Купер Х. Где-то там гиппопотам / Пер. с англ. О. Бухиной, Г. Гимон; ил. авт. — М.: КомпасГид, 2019. — 456 с.

Вот чёрный кофе с молоком и свежий хлеб с альпийским маслом. Вот жёлтый сыр и дикий мёд. Вот джем из апельсинов. Вот филин на часах, которые отсчитывают время. Вот-вот пробьёт двенадцать. Солонка в виде курицы уже стоит на месте. И сахарница тоже. Фарфоровые чашки, бумажные салфетки, столовые приборы... Чего-то не хватает? Ах, да, ну, разумеется! Подставки для яиц. Вода в кастрюле между тем уже вовсю бурлит: осталось только их поймать каким-нибудь половником и вытащить на сушу. Так-так, ещё чуть-чуть, ещё совсем немного: развязка близко. Расставить по подставкам, взять ложечку и сильно, прицельно и уверенно ударить по скорлупке! Одно яйцо уже свободно. Почти. Наполовину. Посыпать сверху солью, срезая слой за слоем дымящийся белок, пока под ним, в конце концов, ни обнаружится растёкшийся желток, в который надо сразу же макнуть кусочек хлеба, намазанного маслом, и, медленно жуя, с закрытыми глазами, мыча от удовольствия с восторгом проглотить... Божественно! Жизнь кажется прекрасной, осмысленной, счастливой, такой... такой чудесной. Как в сказке для детей, где все вокруг, доев яйцо, скорей ломают скорлупу на мелкие осколки, чтоб ведьма не смогла использовать её как маленькую шлюпку, плывущую по морю во время страшной бури. Ведь если знать, что ведьмы нет, живётся, без сомнения, куда спокойнее и тише. Однако, как ни странно, на свете всё равно встречаются герои, которые её, скорлупку от яйца, всегда-всегда-всегда выбрасывают целой. А если их спросить: «Зачем вам этот риск?», — они ответят: «Но нельзя же... Нельзя же по-другому... Нельзя мешать кому-то выжить, пусть даже этот „кто-то“ — колдунья или ведьма. Ведь мы же... мы же — люди. И значит, мы должны себя вести... как люди». Наверно, эту фразу в своём уме держала Хелен Купер, придумывая книгу, где персонажами становятся животные, сто с лишним лет назад убитые людьми и превращённые умелыми руками в коллекцию редчайших в мире чучел.

Здесь пахнет сладким мёдом, засушенной лавандой и временем, которое течёт, как тёмная глубокая река... Добро пожаловать в музей, надёжно спрятанный в тени разросшихся деревьев, засыпанный коричневой листвой, закрытый каждый день, за исключением тех нескольких часов, которые случаются порой, не более трёх раз за долгий-долгий месяц. В музее Гарнер-Ги почти нет посетителей, как, впрочем, и сотрудников: заведующих отделом насекомых и мелких грызунов Центральной Африки, смотрителей тех залов, где «водятся» гориллы, жирафы, крокодилы, моржи и бабуины, хранителей коллекции диковинных бутылок («Для сбора слёз», «Отрав» и «Ядов») и солнечных часов, а также птичьих гнёзд, яиц колибри и поганок, гагарок и слоновых птиц, гигантских микроскопов, изящных телескопов и всяческих приборов, которые нужны для измерения снежинок и глубины следов, оставленных улитками на листиках салата. В музее Гарнер-Ги нет даже гардеробщицы... В музее Гарнер-Ги нет средств на поддержание той дикой и той нежной, той странной, хрупкой жизни, которая здесь теплится, мерцает, серебрится, тихонечко пищит, вздыхает и кряхтит, стрекочет и рычит, клокочет и ворчит — особенно в те дни, когда никто не видит. А может, дело в том, что «видеть» и «смотреть», вообще-то, не совсем одно и то же? Кто знает, что творится с экспонатами, с игрушками, забытыми в подвале, с героями тех книг, что жмутся на прилавках закрытых на ночь магазинов, с цветами и деревьями в саду, с котами и собаками, с детьми и попугаями, — когда мы их бросаем в одиночестве, когда уходим насовсем или на час, когда всего лишь опускаем беглый взгляд? Ну, разве же они не в состоянии иметь свою, не связанную с нашей, особенную жизнь? Представьте, как меняется мордашка землеройки, стоящей за стеклом витрины, когда последний посетитель, заметив мимоходом, что швы у чучела местами разошлись, выходит за порог принадлежащего ей зала? Плутовка корчит рожицы, сгибает хвост в кольцо, заламывает лапки, вибрируя всем телом, топорщит свои усики, моргает или шмыгает, а может, даже плачет. А филин на часах? Уж он-то, несомненно, взмывает к потолку, размахивая крыльями с шипением и клёкотом кипящего в большой кастрюле масла! А толпы насекомых, пришпиленных булавками и якобы заснувших? Похожие на рыцарей в доспехах, они, наверно, маршируют по паркету, который превращается во влажный синий мох... Колонны в главном зале вдруг расходятся, и там, на потолке, где кованный из чёрного металла переплёт удерживал когда-то всю конструкцию, теперь переплетаются живые ветви бальзовых деревьев. И стены начинают шевелиться, покачивая листьями, лианами, лиловыми цветами. А воздух словно бы гудит и дребезжит, как в фильмах о природе, которые показывают утром, когда ещё все люди спят, и только маленькие дети, в пижамах с динозаврами, устроившись в гостиной на полу, включают телевизор и смотрят восхищёнными глазами на эту красоту... Потом они, наверно, повзрослеют и скажут, что не помнят, как пристально однажды на них в музее посмотрел гиппопотам.

Х. Купер «Где-то там гиппопотам»

1 2

«Взрослея, трудно верить в чудеса», — вздыхая, замечает директриса, единственный владелец и хранитель, экскурсовод и вечный посетитель музея Гарнер-Ги. В своём чернично-синем платье она похожа на «поникший василёк». Седая и прямая, как «цапля на охоте», мисс Гарнер-Ги старается как может: заботится о нём, как будто о ребёнке, нуждающемся в маме. Однако с каждым днём ей это всё труднее, труднее и труднее... Она его так любит, свой музей, — поверьте, очень любит, но как унять и эту боль, и эту слабость, и эту жуткую усталость? Конечно, королевская перга, которой пчёлы кормят свою маму, творит великие дела, но разве она справится с неверием в себя, в других людей и в справедливость? И вряд ли она сможет совладать с неверием в конец, который будет добрым. Мисс Гарнер-Ги живёт, увы, совсем не в сказке про спасение благодаря яичной скорлупе. В музее, может быть, и происходят чудеса, но там, снаружи — там происходит... просто жизнь: обычная, невзрачная, тоскливая, коварная, жестокая и грубая, как смерть. Её не победить без помощи извне. Или хотя бы... ну, хотя бы... хотя бы, что ли, первозданной магии?

Уроки волшебства соседствуют у Хелен Купер с уроками истории, поэзии и права, ботаники и зоологии, археологии и даже психологии. И пусть вас не пугает этот хаос: он просто тут играет роль тумана, накрывшего музей, когда один ребёнок, решив спасти мисс Гарнер-Ги, послушался совета, который ему дал хамелеон, и откупорил ту бутылку, из коллекции, где кто-то запер ведьму, сто с лишним лет тому назад. Нет-нет, вы не подумайте, что Бен — его так звали — был глупым и наивным. Ещё вчера он сам бы посмеялся над этой чепухой и над самим собой, поверившим в неё так искренне, так смело, так честно и так нежно. Да только вера в чудеса и вера в «свой» музей здесь, кажется, почти неразделимы. К тому же кое-что, случившееся с мальчиком в гостях у Гарнер-Ги, изрядно потрепало другую его веру — ну, знаете, ту веру в здравый смысл, которой руководствуются люди, когда хотят всё как-нибудь исправить. А как? Как можно всё наладить? Довериться застройщику, инвестору, чиновнику? Они твердят: «Всё будет хорошо», — но даже дети знают, что эти обещания — отнюдь не заклинания, не значат ничего. Слова имеют смысл, значение и силу, когда они волшебные, когда в них свято веришь, когда их произносишь с надеждой и с любовью. Во всяком случае, так думают животные, которых много лет назад мисс Гарнер Ги и вправду слышала, и вправду понимала. Пока не потеряла волшебство. А может, это было просто детство? В сыром тумане книги Хелен Купер, в тумане, что висит над морем, где ведьма в белой шлюпке сражается с волной, в тумане самой жизни одно неотличимо от другого. Но «раз проливши молоко, — как уверяли Бена звери, — его уже обратно, в ту кружку, вряд ли соберёшь». Быть может, это и случилось с мисс Гарнер-Ги, со многими другими, чьи кружки с молоком упали и разбились на множество осколков, как те яичные скорлупки, которые когда-то раздавили. И что тут можно сделать? Пожалуй, ничего. Хотя... вот если их поднять, собрать все вместе, чтобы склеить, а лужу протереть, то, может быть, получится... история про яйца, про ведьму, про музей, про детство, молоко и про зверей, про магию, про память и про нас.