Я знаю только то, что в России ни о чём думать нельзя, а случится что, то и принимай, благодари или удивляйся * — Динерштейн Е. А. С. Суворин — человек, сделавший карьеру. — М: Росспэн, 1998. С. 72. .

Алексей Суворин в письме Ивану Аксакову, 6 декабря 1881

Разглядывая весну из окна, я обнаружил, что у огромного количества людей новости встраиваются в сознание вне зависимости от своей достоверности, а в зависимости от соответствия их внутренней картине мира. Это, конечно, невелико открытие, но всё равно — интересно как это встраивание работает.

Тем более, я посмотрел фильм популярной во время пандемии тематики: про то, как вирус встраивается в клетку. В том фильме всё было показано чрезвычайно высокохудожественно, и напоминало не то футбольный матч с проходом к воротам, не то фильм для взрослых. Вирус такой... Клетка... И вот он... А она... Очень интересно.
Так вот, новость, какой внешне абсурдной она не была, не то, что бы принимается на веру, а именно встраивается, возникают какие-то эмоциональные связи между образами, человек начинает кричать в пространство: «Доколе!» или «Как страшно жить!». Или, наоборот — «Видите, как там?! А мы здесь!»

Как-то, несколько лет назад, к нам пришла весть о том, что корейский вождь расстрелял свою бывшую любовницу и половину какого-то вокально-инструментального ансамбля. Я её, эту новость, увидел сразу и затаился, потому что предчувствовал последствия. И, надо сказать, что новость нам была явлена образцовая.
Во-первых, она из той страны, где едят палочками, а такие страны всегда источник причудливых новостей. Там всё, что хочешь, может произойти.

Во-вторых, у этой новости был хороший сюжет: вождь расстреливает любовницу. Многие мои соотечественники хотели бы такое провернуть, ан — шиш. Либо оружия нет, либо смелости, либо они боятся последствий. А уж расстрелять каких-нибудь вокально-инструментальных людей — идея, что моими согражданами всегда воспринимается с оптимизмом. А тут всё происходило в стране, где едят палочками — и такая отрада. Сразу представляешь себе расстрельную команду: «Что присмирели? Может, кофточки наши форменные не нравятся? * — Тонкость этой остроты давно утеряна. На!» — и всё такое. Причём самые благонамеренные люди либерального толка при мне с почтением относились к расстрелам в другой соседней стране — там чуть что коррупционеров или наркодилеров пускали в расход. Наконец, в новости был восхитительный мотив: музыкантов казнили за то, что снимались в порно и хранили Библии. Я бы из этого сделал отдельный сюжет, роман бы написал. «Божественный порнограф», скажем.

В-третьих, это ведь новость из такого места, которое хуже ада. Ведь понятно, что быть мёртвым лучше, чем красным. В стране палочками уж есть нечего, а всё туда же — музыкантов не пожалели. В такой стране может быть всё что угодно. Вот дай руку на отсечение, что там младенцев палочками не едят — никто не даёт руки. Причём хороший человек, в которого эта новость уже встроилась, может вплавь из Крыма добраться до какого-нибудь американского авианосца, чтобы закричать из воды: «Нет, не туда! Летите в страну, где едят палочками и музыкантов убили! Хотя нет, сначала сюда, а потом туда. Но побыстрее!»

Но самое интересное начинается в тот момент, когда новость встраивается и передаётся другой клетке. Механизм тут один и тот же, веками не меняющийся, просто благодаря тому, что в социальных сетях сейчас можно довольно долго видеть то, что раньше относилось ветром и пропадало. И вот видно, как новость переносится благодаря эмоции «Но ведь надо же что-то делать!», и кипит раздражение: «Точно, а я ещё палочками ненавижу есть, а вилку они не всегда приносят», и понеслась Саша Грей по кочкам.

Мне, конечно, могут сказать, что я всё это написал, потому что не люблю либеральных людей. Что ж, со вздохом признаюсь, что это так. Но ведь и консервативных людей я не люблю тоже! Я вообще людей не люблю, потому что людей «вообще» любить не надо, а надо только каких-то конкретных. И если это нужно, то скажу, что новости про врачей-вредителей встраивались в головы точно так же. Это свойство не политическое, а просто человеческое — люди так устроены, а не их конкретные идеалы. Да и не разберёшь, какие у них идеалы. Они и сами не знают.

В мемуарах партизанского начальника Петра Петровича Вершигоры «Люди с чистой совестью» есть место о дисциплине мышления: «Цидула Антона Петровича разделялась на пункты: первым стояло: „видел“... и шли сухие факты, цифры, перечисления. И можно было ручаться, что там было написано лишь то, что он видел собственными глазами. А видеть он умел. Второй пункт гласил: „думаю“... Это был краткий вывод из всего предыдущего. Если речь шла о передвижении войск, то куда и откуда, расчёт времени; если об оборонительных сооружениях, то об их назначении и т.д. Третий пункт совсем не по форме. Он носил заглавие: „хлопцы говорят“... Вот тут в нескольких фразах укладывались сведения, добытые устным опросом жителей, лесников: эту часть разведки выполняли хлопцы из его отделения (основную часть разведки он всегда вёл сам). На обратном пути ему передавали слухи, бабьи сплетни и стариковские мудрые заключения — их тоже обязан знать и понимать разведчик, — а заодно подкармливали его салом, хлебом или огурцами, добытыми в процессе этих собеседований» * — Вершигора П. Люди с чистой совестью. — Кишинев : Картя Молдовеняскэ, 1975. С. 334. . Но это были, богатыри, не мы, требовать такого от современного обывателя нельзя. Да и в тяжкую годину народной войны встречалось нечасто.

Но нужно вернуться к нашим соседям на Дальнем Востоке. Перед нами была новость не в духе «экзотика с востока», а в духе «от Солнца оторвался кусок и теперь летит к нам». Она интересна не своей содержательной частью, а именно тем, что вся она оказалась снабжена всеми свойствами фейка. Она видна издалека, как цыганка у вокзала. Конечно, цыганка — не фейк, а самая настоящая, но известно, что общение с ней приведёт к некоторым потерям. Однако этой новости, как цыганскому гипнозу, как клетка — вирусу, всё равно отдавались даже рассудительные люди. Они забывали, что таких вестей с востока было множество. Например, там одного коррумпированного человека тоже расстреляли, но не абы как, а из миномёта. Натурально — поставили миномёт, а враг народа, как заяц по полю скачет. Фигак! Не попали. Снова фигак! Уж корреспондентов осколками посекло, санитары замаялись, пока, наконец, вызвали отличника боевой и политической подготовки, который с первой мины негодяю в лоб и засветил. Но по сравнению с расстрелянным за порнографию музыкальным ансамблем — нет, неважнец была новость, слабовата.

Но тут наступает отдача: как всегда, человек услышав что-то новое, должен выплюнуть по этому поводу своё суждение. Наступает акт говорения, и только очень мужественный человек может позволить себе не засорять общественное мироздание личным психотерапевтическим выговариванием.

Люди стали чаще говорить глупости оттого, что повысилась индивидуальная ценность человека. Обыватель стал ценить себя (и свой внутренний мир) очень высоко. «Потерял страх», как сказали бы менее вычурные люди. Всё оттого, что уменьшилась задержка на предохранительную мысль типа: «А если передо мной то, что я ещё не понял или понял не так».
Конечно, это не всегда сходит с рук. Над особенно нелепыми реакциями ещё смеются.

Но, в массе своей, обыватель перестал сомневаться в непротиворечивости своего внутреннего мира. Раньше новая информация, сообщение репродуктора на столбе и чужие слова, проходили некоторый фильтр и обработку: что это могло бы быть? Что за интонация? Может, на что-то намекают? Сразу животное масло подорожает или с понедельника? Осторожность в ответной реакции происходила не из мудрости, а из-за страха перед начальством и обществом. Тебе было нужно спросить разрешения на говорение — у общества, начальства или, что лучше — у Бога.

А сейчас обыватель вынул переходник обдумывания и соединил контакты эмоций напрямую. Девушку застрелили из миномёта, бани закроют на случай ядерной войны, мама, он хотел меня обидеть, у соседа в крови жидкие чипы, а в микроволновке тепло, дай-ка я посушу там кота. Кота жалко.