Хината Р. Книжная лавка под дождём / Пер. с япон. М. Ломаевой; под ред. М. Выбурской; ил. Хисанори Ёсида. Изд. 2-е испр. — СПб.: Поляндрия Принт, 2020. — 168 с.

Вода стекает по щекам и капает по крышам. Бежит по тротуарам и булькает в канавах. Водой наполнены кувшины, изящные сосуды, стаканчики и вазы. Водой наполнен океан, кокосовый орех, живот и человек. «Подумать только: человек», — качая головой — и капельками влаги, парившими вокруг её каштановых волос, как стайки радужных колибри, — заметила Маймайко, когда к ним в «Лавку под дождём», разинув рот и сдвинув брови, зашла встревоженная Руко. С намокшими косичками, прилипшими к спине, с шуршащими пакетами, на дне которых прыгали два пудинга с желе, задумавшая месть для страшно надоедливой и жутко вредной Сары, которая, к несчастью, была её сестрой и маминой заботой, любовью и мечтой, — а как же Руко, кто она? Всего лишь... человек? Ну-да, ещё не взрослый и, в общем, не серьёзный, и, может быть, не мудрый, однако, вне сомнений, вполне себе живой. Ну, то есть... настоящий. Не из папье-маше — из плоти и костей, явившийся оттуда, где хлещет серый дождь и как-то одиноко, тоскливо, бесприютно. А впрочем, в эту лавку, где тоже отчего-то идёт всё время дождь (хотя и не такой, как там, откуда Руко, а тихий, деликатный, красивый, непонятный), она ведь и не думала — совсем не собиралась заходить! Зачем теперь ей книги, которые нельзя, как раньше, вместе с мамой, уютно почитать, устроившись в кровати, накрывшись мягким пледом, забыв про глупый дождь, не слыша плача Сары... Зачем они нужны — те самые истории, которые как будто бы и не с кем пережить?

А дождь всё капает, и капает, и капает с похожего на утреннее небо потолка, звеня хрустальным шёпотом на листиках травы, растущей там, внизу, где должен бы, наверное, лежать потёртый коврик, скрипеть худой паркет, ступать нога сэнсэя, торгующего сказками, легендами и мифами, романами, рассказами и прочей «ерундой». По крайней мере в жизни обычно так бывает: никто не попадает в заснеженную Нарнию, забравшись в старый шкаф, где, точно шкуры заколдованных зверей, висят пальто и шубы, не ждёт, что лев или медведь, гиппопотам или сова ему когда-нибудь ответят, и не бросается в погоню за белым кроликом в камзоле, который прыгает в нору. Однако тут — вот в этой лавке, надёжно скрытой от людей в кошмарном лабиринте из грузных книжных ящиков, стоящих, точно воины с забралом на глазах, — всё кажется другим. Безумным? Фантастическим? Да-да, ну разумеется! И в то же время — правильным, по-своему логичным, а главное — сновидческим: как в той «реальности», которую придумал Льюис Кэрролл, «припоминали» Борхес и Касарес и рисовал Хайао Миядзаки. В реальности, где книга и вправду растеряла чудовищную силу, которая когда-то — задолго до Гюго — могла разрушить храм, построенный из камня, и жизни тех, кто в этот храм, в искусство или в Бога, ну хоть в кого-то был влюблён, — иначе говоря, в реальности сегодняшнего дня у «Книжной лавки под дождём» не может быть иного входа, чем тот, что «выбрала» Хината: в конце ужасно длинного прохода, почти затерянного в мареве тумана, за низкой-низкой дверцей, пройти через которую навряд ли сможет слишком взрослый человек.

Молочно-белый гриб с прекрасной мягкой шляпкой (которую Маймайко — помощница хозяина, правительница эльфов, добрейшее создание, совсем не человек — советует использовать как стол для чаепитий, собраний и признаний), а также карта неба, с приклеенными звёздами, большой макет Луны, хрустальный шар и тёмно-синий кит, подвешенный, как облако, над ящиками с книгами и крошечными куклами, сидящими на полках, чтоб книги охранять, — в конце концов, всё это выглядит уместнее, чем мебель из «Икеи». Особенно в дождливую погоду, которую хозяин книжной лавки старается поддерживать по мере скромных сил. Вы спросите: «Зачем?». Вот-вот, и Руко тоже, поверив, что не спит, что всё по-настоящему, всерьёз, не так, как в книгах, — об этом же спросила. Вот прямо у Него. Ну, то есть, у Додо — хозяина всего (что тоже, если вдуматься, совсем неудивительно, учитывая прошлое за крыльями у птицы и тот учёный вид, «присвоенный» историей с Алисой, — как будто бы реальный, как будто бы мифический, как будто дидактический — и в то же время страшно, нелепо, безнадёжно — почти трагически оторванный от мира). Вздохнув шестнадцать раз, суровый дронт в очках, сползающих на клюв, конечно, ей ответил, помучив перед этим довольно длинной лекцией о книжных книгоглотах, червях и семенах, мельчании породы и полном вырождении людской способности мечтать, воображать и создавать, которое действительно наступит, когда какая-то «болезнь», что поразила семена, лишит их даже призрачной возможности выращивать истории, пригодные для чтения и сна. А что касается дождя, то в нём... как в этой книге — таится та загадочная сила, которая питает семена, живущие в Лесу забытых и затерянных историй, пока их не возьмут к себе в оранжерею Маймайко и Додо — или не съест та самая «болезнь», из-за которой здесь, вот в этом мире, так много-много слёз.

Прозрачные стволы деревьев-великанов, кувшинки с семенами, что плавают в воде и светятся, как звёзды, сверкают и дрожат, как струны инструмента, похожего на сердце, которое тоскует, стучит, как дождь, и ждёт, надеется, поёт... Здесь всё переплетается, всё связано, всё дышит. Шуршание страниц равняется шуршанию дождя. Зовущая о помощи забытая история, оставшаяся там, в Заброшенном лесу, равняется возможности, упущенной когда-то, упущенной вот тут, в реальном мире грёз, где фея Сарасара похожа на сестру, зовущуюся Сарой. Здесь всё решает сила, которая по сути и по своей природе ничем не отличается от силы «волшебства», ведущей автора истории сквозь лес из образов и слов. Идти по лесу страшно: ведь где-то бродит Ба́ку — свирепый зверь из древних мифов, который ест кошмары, приснившиеся ночью, а выглядит как слон, медведь и носорог, скрещённый с тигром и коровой. Возможно, это он повинен в той «болезни», что губит семена? А проще говоря — замешан в порче книг, ещё не ставших книгами! Звучит не так уж странно, поскольку нам известно, как много в мире сказок, романов и рассказов, рождённых из кошмаров... Однако сыщик скажет: «А как же остальные — другие семена, посаженные днём, во власти вдохновения — зачем они ему? Нет-нет, замешан тут не Ба́ку, а кое-кто иной». И снова, как и прежде, законы строгой логики, стоящие, как слоники, под плоскою землёй, окажутся сильнее, чем круглый хаос волшебства! Что толку от фантазий? У Руко нет надежды — на маму или Сару, на счастье, на семью. Есть только Хосимару — её ровесник, мальчик-птица, который как-то раз кому-то одинокому, несчастному приснился, но так и не прижился — ни в памяти, ни в сердце, ни в радостной истории, «оставленной звездой без продолженья, к недоуменью тысяч шумных глаз, бездонных и лишённых выраженья». И вот они вдвоём — блуждают в темноте, скрывающей от глаз прожорливого монстра, и думают о том, что будут делать дальше: когда его отыщут. Найдут ли они смысл, который каждый ищет, чтоб справиться с тоской — той страшной пустотой, что скрыта под одеждой, под перьями, под сердцем?

Наверное, Додо, спроси его об этом, ответил бы, вздохнув — ещё шестнадцать раз — таким певучим голосом, который всё течёт, течёт, течёт, течёт, как струйка из-под крана. Хината не похожа на Додо. Пространным рассуждениям она предпочитает зеркальные картины, в которые вы словно бы заходите отсюда — а дальше в них живёте, как Руко с Хосимару. И учитесь, как дети: и слушать, и читать, и думать, и летать, расправив, точно птицы, свои смешные крылья... А впрочем, Хосимару и вправду был лишь птичкой, умевшей превращаться в человека, которым Руко родилась, чтобы в один дождливый день найти такую книгу, что станет... Как и эта — действительным билетом, чтобы проникнуть в «птичий» мир: свободный для полётов, во сне и наяву.