Черным-пречерным февральским утром вскакивая с постели в час, когда ни одному животному северного полушария не придет в голову просыпаться; отрезая от буханки кусок продукта, изготовленного из самого эволюционно успешного растения современности (заставившего предков сегодняшних едоков превратиться из охотников-собирателей в земледельцев, что, по мнению многих ученых, стало для любителей доступных зерен величайшей цивилизационной катастрофой); кидая сверху кусок мяса самого эволюционно успешного животного или самой эволюционно успешной птицы современности (и те и другие заплатили за свою успешность страшную цену); спешно заталкивая все это в себя, выбегая из дома, чтобы успеть на работу, для выполнения которой организм, в общем-то, природой не предназначен — выполняя все эти действия, странная обезьяна с необычно большим мозгом вряд ли вспоминает о том, что она — «самое опасное животное на Земле», как гласит табличка, висящая в Нью-Йоркском зоопарке рядом с клеткой, в которой поставлено зеркало.

Может быть, обезьяна задумается об этом вечером, когда прочтет в интернете, что в Китае умерла последняя самка гигантской мягкотелой черепахи Rafetus swinhoei. А может, и не успеет, потому что в интернете всего много, в том числе и неприятного, а мозг обезьяны Homo Sapiens, как и всякого другого зверя, не терпит ни перегрузок, ни излишнего стресса.

Человеку начала третьего тысячелетия сложно определиться в своих отношениях с природой. Хочется быть и жадным ребенком в незапертой конфетно-игрушечно-древесно-газово-нефтяной лавке, и хитроумным божеством, поворачивающим вспять реки и помещающим ген паука в овцу, и высокодуховным танцором с волками и обнимателем дубов, при том, что подсознание неустанно нашептывает, что волк сожрет тебя и твоих овец, а ростки дуба загубят твое поле.

Разбираться в этих «сценических амплуа» — серьезный интеллектуальный, психологический и эмоциональный труд, заниматься которым Homo Sapiens суждено столько, сколько он будет существовать как вид. Посмотрим, как могут нам здесь помочь новинки отечественного экологического научпопа: переиздание золотой классики природоохранной публицистики «Не кричи: „Волки!“» Фарли Моуэта; сборник очерков о вымирании от журналиста The New Yorker, Элизабет Колберт и, наконец, «Как приручить лису (и превратить в собаку)» Ли Дугаткина и Людмилы Трут — история одного из самых удивительных примеров современного вмешательства человека в природу — эксперимента по одомашниванию лисицы.

Серый волк невинен как дитя

Помните мюзикл «Мама»? «Серый волк напрасно оклеветан кем-то...» Парадокс, но в своей циничной песне волк-Боярский, на момент исполнения уже укравший детей у козы-Гурченко, довольно точно обрисовывал проблему, чуть было не приведшую североамериканскую фауну к настоящей катастрофе. В 70-х годах волки США и Канады оказались на грани вымирания из-за охотничьего беспредела, подогреваемого заверениями властей в том, что Canis lupus (а вовсе не охотники) наносят чудовищный вред поголовью оленей. Полного истребления волков удалось избежать — не в последнюю очередь благодаря тому, что защитники природы сумели изменить общественное мнение, научить людей видеть в волке не чудовище из сказок Перро, а интересное, симпатичное и жизненно необходимое для экосистемы животное. Огромную роль в деле реабилитации волка сыграла книга Фарли Моуэта — молодого сотрудника Службы изучения животного мира Канады, в конце 50-х посланного в экспедицию с целью поиска доказательств творимых волками бесчинств, но привезшего в Оттаву совсем иные факты.

Действие публицистического шедевра Моуэта разворачивается в пространстве практически сказочном. В некотором царстве, в высокоорганизованном государстве вызвали дядьки-начальники (бюрократов Моуэт описывает так, что и перед Гашеком было бы не стыдно) Ивана Дурака, дали ему сто коробов снаряжения и среднюю часть разборной лодки (нос и корму по ошибке отправили в пустыню Южного Саскачевана)и велели ехать туда-не-знаю-куда (то бишь «следовать дальше в соответствующем направлении на нужное расстояние» и «организовать базу в том месте, где с уверенностью можно рассчитывать на достаточное количество волков») и искать злодейства звериные. Объекты наблюдения — трое волков и выводок волчат — как и положено в сказке, оказались не злодейскими, а волшебными, а Иван Дурак — совсем не дураком, зато затейником, каких тундра не видывала.

Читательский кайф от «Не кричи: „Волки!“» с трудом поддается описанию. Если вы росли на звероловных эпопеях Джеральда Даррелла и ветеринарных скетчах Джеймса Хэрриота, то знаете, что жизнь человека, работающего с животными, неизбежно будет наполнена чудесатостями чуть более, чем полностью. Но Моуэт способен удивить даже ветерана «Зеленой серии». Влюбляешься сразу во все. В тундровую комедию исследовательских положений (тут уже и перед Рабле не было бы стыдно). В безумие рассказчика (Волки, оказывается, не режут оленей в диких количествах, а охотятся на мышей? А это нормально? А как проверить, что это нормально? А сколько я продержусь на мышиной диете? А как лучше всего приготовить мышь?) В его влюбленность в волков. В самих волков — великолепного Георга, его божественную супругу Ангелину и добрейшего дядюшку Альберта. В их игры, песни, охотничьи повадки — не кровожадные, а неимоверно красивые и достойные. В чудо открытия звериной жизни и невероятное счастье мирного сосуществования человека и зверя.

Всякое очарование несет в себе подвох. «Не кричи: „Волки!“» неидеальна во многих отношениях. Судить по тундровому волку о всех волках планеты и обо всех формах волчье-человеческого взаимодействия, разумеется, нельзя. И никакое животное не следует выставлять романтическим благородным дикарем — независимо от того, угрожает ему истребление или нет. (Для сравнения полезно почитать Шона Эллиса — одного из самых известных нынешних «зоочудаков», исследователя волчьего поведения. В своем вживании в звериную среду он заходит так далеко, как Моуэту и не снилось, и рассказывает вещи совсем не мимимишные). Многие описываемые Моуэтом подробности волчьей жизни были не зафиксированы им в ходе наблюдений, а заимствованы из трудов других зоологов. Да и «человеческая» часть этой увлекательной истории, как выяснилось вскоре после издания книги, была немного приукрашена во имя художественной выразительности. Однако книга сделала свое невероятно важное дело. И продолжает делать. И продолжит даже если волки окончательно покинут список находящихся под угрозой видов или исчезнут с лица земли, потому что, расписывая канадских бюрократов-звероненавистников и свои тундровые приключения, Фарли Моуэт фактически рассказывает универсальную историю о деятельном противостоянии человека идеологии геноцида.

Так уж устроена наука убеждения, что не самые корректные методы часто оказываются самыми действенными.

Ходячая катастрофа

«Шестое вымирание» разительно отличается от детища бурных 60-х и рассвета природозащитного движения. Это суперцивилизованный научпоп эпохи политкорректности, факт-чекинга и creative writing. Вот только единорогов и радуги здесь искать не стоит. Если Фарли Моуэт повествует о беде, которую можно исправить добротой, любовью, пониманием и регулированием деятельности охотников, то Элизабет Колберт проводит подробную и жестокую опись непоправимого.

Сколь бы зловещий поток неутешительных экологических сведений ни обрушивался на современного обывателя, во тьме безнадежного ужаса массовая культура его не оставляет. Любому пользователю соцсетей наверняка известен длинный список вдохновляющих предметов и ритуалов, которые помогут СПАСТИ ЗЕМЛЮ. Приятно верить, что добро победит, если ты просто перестанешь пользоваться соломинками для питья, начнешь сортировать мусор, стирать белье в низкотемпературном режиме и покупать продукты только у маленьких фермерских хозяйств, заведешь велосипед, выроешь в саду компостную яму и больше не пойдешь в дельфинарий... Элизабет Колберт рассказывает о том, против чего все эти полезные и социально ответственные действия, к сожалению, уже не помогут. Потому что проблема не в том, что мы неправильно едим, стираем или выбрасываем, а в том, чем мы являемся.

А являемся мы причиной шестого массового вымирания — глобальной природной катастрофы из числа тех, что, как можно догадаться из названия, наша планета переживала уже пять раз. Но ни в конце ордовикского периода, ни в позднем девоне, ни в пермо-триасовом периоде, ни в позднем триасе, ни в мел-палеогене изменения в экосистеме не протекали так быстро. И еще ни одно из массовых вымираний не обладало разумом.

Возможно, самое страшное в этой книге то, что она — не о жадности, не о жестокости и даже не о глупости. Для того, чтобы потягаться с уничтожившим динозавров астероидом, не нужно быть ни Стервеллой де Виль из «101 далматинца», ни мистером Бернсом из «Симпсонов». Достаточно быть неуемным приматом, умеющим делать с заостренным камнем такое, чего не умеют другие животные, давать имена всему вокруг себя, преодолевать моря и океаны, стремительно размножаться и постоянно изобретать что-то новое в заботе о собственном пропитании, жилье и развлечении. Человечество никогда не планировало менять состав атмосферы Земли, химический состав воды в океанах и расстановку сил в пищевых цепочках. Оно просто жило и развивалось так, как требовала его природа. И к тому моменту, когда накопило достаточно научных знаний, чтобы осознать, что натворило, уже жило в эпохе, которую многие исследователи предлагают прямо назвать антропоценом. Официально этот термин не признан. Но установлено, что на сегодняшний день человеческая деятельность преобразовала от трети до половины всей площади суши на планете, большинство крупнейших рек перегорожены человеком или пушены по измененным руслам, заводы по производству удобрений порождают азота больше, чем его способны связать все наземные экосистемы естественным образом, для рыбного промысла изымается более трети первичной продукции прибрежных вод в океанах, и люди используют более половины объема всей легко доступной пресной воды в мире. И «по имеющимся оценкам,треть всех рифообразующих коралловых полипов, треть всех пресноводных моллюсков, треть акул и скатов, четверть млекопитающих, пятая часть всех рептилий и шестая часть всех птиц находятся на прямом пути к забвению. Потери повсеместны — в южной части Тихого океана и Северной Атлантике, в Арктике и Сахеле, в озерах и на островах, на горных вершинах и в долинах. Если вы знаете, как искать, то, возможно, сумеете найти признаки происходящего сейчас вымирания в своем собственном саду».

Элизабет Колберт посвящает читателя в непростую механику исчезновения видов и устаивает экскурсию по, так сказать, обзорным площадкам вымирания, путешествуя по миру и беседуя с биологами в разных точках земного шара. В Панаме сотрудники Центра по защите земноводных пытаются спасать стремительно тающие популяции лягушек. Их убивает совсем недавно открытый вид хитридиевого грибка, непреднамеренно разнесенного человеком по всему миру. У подножия маленького каменистого островка в Тиренском море исследователи изучают улиток с панцирями, словно разъеденными кислотой — они обитают возле трещин на морском дне, выпускающих пузыри газа, почти на 100% углекислого. Здесь можно увидеть будущее. Если не остановить закисление океана — брата глобального потепления — все моря и океаны планеты станут именно такими. В национальном парке «Ману» в Перу ботаники следят за перемещениями деревьев, чьи ареалы под воздействием климатических изменений постепенно смещаются в поисках более подходящей температуры и влажности. Бывают деревья проворные и медлительные. И не всем есть куда бежать. Не очень хорошая новость с учетом того, что «если какой-либо вид (или группа видов) не в состоянии справляться с некоторыми изменениями температуры, нам нет нужды беспокоиться о судьбе этого вида (или группы) сейчас — поскольку он (или они) уже исчезли с лица земли».

Мы — ходячая катастрофа в самом буквальном смысле слова, и с этим ничего не поделаешь. В последней главе Элизаберт Колберт не может утешить читателя практически ничем, кроме нескольких локальных побед природозащитников, пары абстрактно-оптимистических теорий и стихотворения Эмили Дикинсон «Надежда — штучка с перьями». А ее собеседники — ученые — перед лицом шестого вымирания могут лишь производить замеры, строить прогнозы, предупреждать общественность, организовывать заповедники и замораживать в криолабораториях клетки тех, чье существование находится под угрозой, и тех, кого уже не вернуть. Весьма вероятно, в будущем нас ждет мир со странной погодой, диковинным воздухом и необычной водой, где не будет коралловых рифов и носорогов, почти не останется лягушек, зато будет много новых удивительных обитателей — природа не терпит пустоты, и вы, процветающий потомок древних млекопитающих, читаете эти строки лишь благодаря гибели динозавров. Но обители Вселенной-после-шестого-вымирания, по крайней мере, будут лучше понимать, что они делают.

What does the fox say?

Эта книга должна была появиться много лет назад и называться «Человек создает себе друга». Задумывал ее выдающийся советский генетик Дмитрий Беляев. Но написать не успел. Сегодня историю осуществленного им уникального новосибирского эксперимента по одомашниванию лисы рассказывают американский биолог, специалист по эволюции социального поведения Ли Дугаткин и Людмила Трут — ученица и продолжательница дела Беляева. В том, что первая книга, посвященная одному из самых известных достижений отечественной биологии, всемирно известному проекту, начатому в 1959 году и успешно продолжающемуся по сей день, написана по-английски, для международной массовой аудитории, есть что-то приятное и печальное одновременно.

Выглядело все очень просто: исследователь медленно приближается к лисьей клетке, осторожно открывает дверцу и протягивает к зверю руку. Ничего больше. Как много тысяч лет назад прошел первый сеанс дружественного общения между человеком и волком, кто первый к кому подошел и с какой целью — Дмитрий Беляев знать не мог, но рассудил, что главным принципом искусственного отбора должно стать отсутствие у животного агрессии по отношению к человеку. Большинство лис делали то, что веками способствовало их выживанию — кидались на руку или прочь от руки. Но у некоторых включался иной механизм. Что-то загадочное, запрятанное в цепи ДНК, заставляло реагировать на человека спокойно. Всего через несколько поколений, скрещенных между собой «человеколюбивых» животных, ученые стали замечать нечто удивительное. Лисенок по имени Уголек при виде людей радостно вилял хвостом. У Мечты детская вислоухость, обычно проходящая у лисят на третьей неделе жизни, не прошла. На животах и лапах экспериментальных лис начали появляться белые пятна, на лбах — звездочки, совсем как у домашних собак, коров и лошадей. Хвосты загнулись колечком, морды укоротились. Изменился состав гормонов и цикл размножения — доместицированные лисы были меньше подвержены стрессу, сохраняли множество детских черт, раньше начинали спариваться и даже приносили детенышей два раза в год. (Пожалуй, здесь самое время высказать хулиганскую мысль о том, что Дмитрий Беляев осуществил претворение в жизнь принципа кавая еще до возникновения кавайной культуры).

Одомашненные лисы уже не просто не боялись людей — они узнавали их, различали, требовали почесать животик, приветствовали поскуливанием и странными сериями бормотаний и вздохов, которые Людмила Трут назвала «вокализацией „ха-ха“». Уже в начале нынешнего тысячелетия спектрограммный анализ этих звуков показал, что структурно они почти не отличаются от человеческого смеха. Могли ли животные намеренно имитировать его для установления контакта с человеком? Осуществленный по одному-единственному признаку дестабилизирующий, как называл его Дмитрий Беляев, отбор запустил у лисиц целый каскад разнообразных сложно связанных друг с другом генетических, гормональных и поведенческих изменений. Биологи изучают их и сегодня. Загадка одного из главных вмешательств Homo Sapiens в природу — доместикации — еще не разгадана. Наверняка интересная научная судьба ждет и высказанную Дмитрием Беляевым гипотезу о том, что эволюция человека отчасти является... самоодомашниванием.

Современная массовая культура, сильно тяготеющая ко всему милому и пушистому, любит лис, будь то персонажи субкультуры фури, аниматроник Фокси из компьютерной игры Five night sat Freddy's, персонаж нашумевшего вирусного видео What does the fox say? — или живая «новая собака» (вовсе не обязательно с экспериментальной зверофермы Беляева), весело бегущая вслед за хозяином по улице. Лисья мода, разумеется, пройдет. С практической точки зрения, одомашненная лиса не нужна современному человечеству, как не нужно никакое новое одомашненное животное. В эпоху генной инженерии и искусственного интеллекта такой способ «укрощения» природы устарел. Однако ни естественный, ни искусственный отбор никуда не исчезли. Пока врачи учатся лечить болезни путем воздействия на отвечающий за них ген, робот CHEETAH осваивает новые движения, а генератор thispersondoesnotexist создает суперреалистичные изображения несуществующих людей, мы все продолжаем меняться «по старинке» и менять мир вокруг себя — а новый мир требует приспосабливаться, делать то, чего не делал раньше и не бояться того, что раньше казалось невозможным и чудовищным. Смеющиеся лисы с хвостами колечком еще многому могут нас научить.