Нынешний среднестатистический российский критик чем-то похож на Электроника. Начитан, образован, всесторонне развит. Полон добрых намерений, создан для того, чтобы нести радость людям. И также как Электроник норовит бросить шайбу в те ворота, которые ближе к нему, а не в ворота противника. В общем, формально числится в одной команде, а по факту играет за другую.

А матч между тем классический: команда авторов против команды читателей. В составе первой кого только нет! Писатели, поэты, публицисты, колумнисты, редакторы, издатели, менеджеры и маркетологи. Продавцы, и те в ней играют. А за читателей — никого. Потому что критики-электроники оказались пятой колонной. В массе своей перебежали на ту сторону. Литературные власовцы.

Когда-то, не так давно, деления на команды не было. Выступали одним составом. Писатели подымали дух народа. Критики, подобно инструкторам по проведению утренней гимнастики, давали советы читателям, как следует воспринимать роман или повесть, чтобы процесс духовного роста осуществлялся в верном направлении.

Записались в толмачи авторского замысла и взялись продавать литературные пылесосы «Кирби» неосторожным и доверчивым читателям

Потом оказалось, что про дух — это неактуально, и вообще — тоталитаризм. Литературная общественность озаботилась вопросами самовыражения, стремясь при этом всячески надуть читателя, который по-прежнему думал, что писатель ему друг, товарищ, брат и учитель. Так поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем, писатель с читателем, а критик перешел на сторону противника.

«Критик же — полномочный представитель потребителя», — пытался напомнить окружающим Виктор Топоров.

Верная мысль упала в терние. На стороне читателя-потребителя из тех, кто пишет о книгах, мало кто стоит. У большинства даже мысли такой нет. Записались в толмачи авторского замысла и взялись продавать литературные пылесосы «Кирби» неосторожным и доверчивым читателям.

Критики нынче делятся на тех, кто писателей любит и тех, кто их, напротив, на дух не переносит. Но ни те, ни другие за команду читателей не играют.

По правде сказать, защитой прав потребителей не слишком-то занимался и Топоров. Гонял чужих, продвигал своих. Чудил. Подобное поведение вполне вписывалась в царящие нравы, поэтому, когда первый испуг проходил — дядька страшный, бородатый, все понимали, что он органично встраивается в общую картину. В век гуманизма и политкорректности, можно было, для экзотики, для перчинки, допустить существование человека, орудующего молотом в писаревском духе, но живущего по общим неписаным правилам.

Топоров был удобен тем, что своего идеала писателя и писательства, у него не было. Его колонки имели характер боев местного значения, за которыми не стояло никакого стратегического плана, генеральной наступательной линии, только идеология Портоса: «Я дерусь, потому что дерусь!»

Умнее читателей, умнее Борхеса, умнее Дмитрия Быкова и еще много кого. Постоянный вызов, самостоятельность, а не примитивная независимость суждения — вот что привлекало в Топорове. Независимое — это, значит, все равно на кого-то оглядывающееся: «Мамка курить запрещает. А я буду, буду, буду! И бычки собирать». У Топорова независимости не было, а был произвол и самодурство.

Дерущихся после его ухода, на поле литературной критики, похоже, не осталось. Как бы ни была плоха драка по нынешним меркам политкорректности, в ней все-таки проскальзывало нечто мальчишеское, благородное, романтическое — дуэль, поединок. «Леопольд! Выходи, подлый трус!»

Леопольд так и не вышел, но победил. У общества как всегда оказался прочный желудок. Оно переварило и Топорова.

Из тех, кто любви к нынешним авторам не питает, остались не драчуны, а специалисты по физическому воздействию. Глядя на богатырские выходы Топорова, увидели в них поверхностное «Пороть! Всех пороть!» За что пороть, стало неважно, хотя бы потому, что поводов всегда в достатке. Стегай, что есть сил, все равно окажешься прав.

Прозаик, поэт ли, облизывают его, не жалея слюны, со всех сторон

Но эта порка ради порки и раздражает. Яркий пример тому — недавняя книга Романа Арбитмана «Антипутеводитель по современной литературе. 99 книг, которые не надо читать». Сборник этот ужасен. Нет, написан «Антипутеводитель» очень даже неплохо, и читается влет. Но механистичность и поточность написания рецензий очевидны. Берется автор, заголяется заднее место. Далее идет приложение к нему розги. Следующий! Все это со смаком и видимым удовольствием. Передоновщина.

Впрочем, сладкие критики ныне количественно преобладают. От рецензентов, ищущих за что бы полюбить автора, отбоя нет. Прозаик, поэт ли, облизывают его, не жалея слюны, со всех сторон. Делая приятное автору, попутно, для обманутой публики, творят фантом большой литературы, достойной наследницы прошлого, все еще болеющей предельными вопросами. Почитаешь, и кажется, что все поле современной литературы завалено шедеврами, и на нем пасутся тучные стада великих писателей и гениальных поэтов. Хоть бы кто-нибудь написал что-нибудь неталантливое, или, по меньшей мере, легковесное! Неужели перевелись бездари на Руси?

Выглядят эти приступы критической любви со стороны весьма анекдотично.

«И словно кричит Секисов читателю — узнаешь себя, нет?» — усеивая текст восклицаниями, бьется в истерике рецензент. Но если автор кричит, то, может, и суфлер не нужен? Не глухие, услышим. А нет, так здесь уже только медицина поможет. Да и полно, так ли уж кричит в своей «Крови и почве» гражданин Секисов? Скорее, скорбит, рассказывая о нравах патриотической тусовки. Впрочем, все это мы давно уже знаем. До него о буднях Министерства Правды многократно сказали другие. Православно-державная экзотика ничего не прибавляет.

Следующий критик пускается в исследование таинственной механики авторского мышления, теряя при этом навыки осмысленной речи: «Талант Сахновского имеет иную природу — он из тех художников (писателей, режиссеров, постановщиков), что думают трюками. Сюжет для них — самодостаточная величина, способная работать на уровне не только формы, но и содержания». Да, трюков у Сахновского много. Вся «Свобода по умолчанию» — один большой трюк, как у наперсточников. Написано — роман, читай, маниловские грезы: баба, миллион, Лондон и полная безответственность.

Простой текст, который призван разъяснить — хороша книжка или плоха, стоит ли ее читать, превращается в какую-то нескончаемую оду великой мудрости и прозорливости автора

Третий отыскивает богатырей в романе Самсонова, то есть там, где их и нет в помине. Богатырское у него только в щедринском смысле: ткни — и развалится! Романы Самсонова отличаются не богатырской дебелостью, а элементарным стилистическим ожирением и избыточностью словесной плоти.

Особенно раздражает то, что едва ли ни в каждом критическом отклике господствует тошнотворный приподнятый стиль. «Автор вытягивает», «взгляд писателя поднимается выше и выше». Простой текст, который призван разъяснить — хороша книжка или плоха, стоит ли ее читать, превращается в какую-то нескончаемую оду великой мудрости и прозорливости автора, его моральным качествам и невиданному доселе литературному мастерству.

Если в книжках все так хорошо, то может нам и критиков не надо? Взять, да упразднить отдел критики, за отсутствием необходимости вести борьбу за качество. Если все книжки достойные, то зачем о них писать? Почему роман, повесть или рассказ хороши, это я и без рецензента разберусь. Мне Жоржей Бенгальских не надобно.

От постоянного и необоснованного употребления слов «талантливый», «мастерский», «достойный внимания», они потеряли всякий смысл. При этом господствует какая-то паническая боязнь отрицательных рецензий. «Зачем тратить время и место на недовольное брюзжание, когда даже на рекомендации время не хватает?...» — считает Галина Юзефович.

Рассуждая в этом духе, можно договориться и до того, что надписи «не влезай — убьет!» тоже бесполезная трата времени. Давайте уберем, поддержим процесс оптимизации.

Критика прошлого не стеснялась в словах и выражениях.

«Образцы г. Бунина — вчерашний день литературы» * — Брюсов В. Среди стихов: 1894 — 1924: Манифесты, статьи, рецензии. — М.: Советский писатель, 1990. С. 71 . «В новых стихах г-жи Лохвицкой нет поэзии, потому что нет творчества» * — Там же. С. 72 . «Стихи г. Тана, собственно говоря, стоят вне критики: это рифмованные упражнения не очень грамотного и далеко не образованного человека...» * — Там же. С. 146 «Имя г-жи Галиной уже стало нарицательным именем бездарного поэта» * — Там же. С. 216 . «Стихи г. Русского — банальный набор слов и рифм о „грезах“, „утрах“, „далях“, „зле“, „нужде“, и т.д.». * — Там же. С. 138 . «Ключ творчества Горького, брызнувший сначала свежей струей, превратился в грязную лужу» * — Там же. С. 140. .

Это Брюсов.

Критик не должен быть добрым и заискивающим. Но он не должен быть садистом и палачом

А вот о самом Брюсове. «Есть что-то глубоко провинциальное во всех писаниях Брюсова, какая-то помесь „французского с нижегородским“, которую трудно вынести <...> Замыслы его всегда напоминают дурную журналистику» * — Адамович Г. Собрание сочинений. Литературные беседы. Книга первая («Звено»: 1923 — 1926). — СПб.: Алетейя, 1998. С. 50 — 51. .

Это уже Георгий Адамович.

«Достоинств же у Куприна не много, и искусство его очень бедно средствами» * — Там же. С. 61 . «В тупике» Вересаева — «крайне низкопробная литература» * — Там же. С. 158 . «У Белого в руках не кисть, а помело, и мажет он им хоть и не без вдохновения, но как попало и куда попало» * — Там же. С. 248 .

Хлестко, точно, по существу. Эти резкие характеристики ценны живостью и непосредственностью отклика. За ними неравнодушное отношение к литературной жизни, ум, определенная система ценностей. Писали люди, а не роботы.

Отчего сейчас должно быть иначе?

И вот давайте взглянем, на все это в ретроспективе. Неужто все так и останется? Сахновский войдет в историю литературы как «важная животрепещущая ценность». А о Михаиле Кузмине потомки узнают лишь то, что он увлекался пустяками и прекрасного оставил мало? * — Адамович Г. Собрание сочинений. Литературные беседы. Книга первая («Звено»: 1923 — 1926). — СПб.: Алетейя, 1998. С. 98 Какое кривое зеркало литературы, созданное добрыми рецензентами, останется историкам литературы! Какая искаженная картина современности перед ними предстанет!

Но дело не только в этом. Жизнь в обществе искусственно нагнетаемого позитива не просто утомительна, она опасна. Потому что это жизнь среди иллюзий и миражей. Та самая жизнь по лжи, от которой нас предостерегали.

Критик — это человек с топором, а не с плеткой или опахалом

Критик не должен быть добрым и заискивающим. Но он не должен быть садистом и палачом. Его роль — роль мальчика, который кричит о том, что король гол, когда это действительно так. Адекватность и ответственность — вот краеугольные камни критического мастерства.

Настоящий критик — это тот, кто бьет в слабое место. В этом смысле стратегия Топорова была абсолютно оправдана и наследовала живой критической традиции. Критика нужна для того, чтобы отыскивать уязвимости и заставлять автора работать над текстом, а читателя — решать, нужен ли ему товар с брачком, или следует подыскать что-нибудь получше.

Критик — это человек с топором, а не с плеткой или опахалом.

Когда слышат «человек с топором», обычно приходят в ужас, словно речь идет об отечественном аналоге техасской резни бензопилой. Но топор — инструмент созидания, он — для дела, а не для убийства. Убрать лишнее, обтесать — вот чем должны заниматься критик и рецензент.

К автору нужно относиться по-деловому и бесхитростно: «Что, братец? Опять дряни понаписал?» Предубеждение и скепсис по отношению к автору — не субъективная установка, а профессиональное требование. Подозрительность и предвзятость со знаком минус оправданы. Ведь дряни пишется намного больше, чем хорошего.

Критик-рецензент обычно стыдится признать себя литературной обслугой, этаким вахтером при литературе. Но даже те, кто соглашаются с этой ролью, зачастую забывают, что это не читателя держат у двери в храм словесности, а проверяют автора перед тем, как пустить к читателю. Не всякий достоин.

Ну, и наконец, не будем забывать, критик — это человек, а не Электроник. Субъективность для него подспорье, а не помеха. Наличие своего видения литературы для него обязательно. Автор, конкретное произведение — лишь часть большого целого. Задача критика их в общую картину встроить, отвести им то место, которое они заслуживают.

Другой вопрос, что не все из тех, кто пишет о книгах, обладают концептуальным видением. Персоналии слабы. А кто не слаб, тот эгоистичен, и просто тянет одеяло на себя. Потому и важна ориентация не на критиков, а на критику. Правда не за конкретным лицом, а за позицией. Она за тем, кто с топором, кто думает о читателе и литературе, а не за очередным Топоровым.