Маленький мальчик на стройке играл

Народное

Не говори «забыл он осторожность»,
Он будет сам судьбы своей виной.
Не хуже нас он видит невозможность
Служить добру, не жертвуя собой.

Николай Некрасов, «Пророк»

Я люблю рассуждать о каком-то событии, когда всё отшумит. Это как ворваться с гаечным ключом в ресторан, где уже не просто затихла драка, а всех увезли, и только официанты подметают битое стекло. Вроде ты теперь не участник, а хмурый человек с кофейным стаканчиком, под руководством которого одни актёры что-то измеряют рулеткой, а другие щёлкают фотоаппаратом бессмысленные вещи, оставшиеся без хозяина.

Так вот в конце прошлого года, как раз под чужое Рождество, развернулась одна поучительная история. Ничего тут точно измерить не получается, потому что я сужу о ней по пересказам. Жил на свете несчастный мальчик, причём полна несчастий была его жизнь в самом начале, а в приёмной семье всё было ещё горше. И вот этот мальчик переписывался со своим «названным отцом» (это не мой оборот речи), который живёт в другой стране и фактически получал от него психотерапевтическую помощь. Эмигранта считали также писателем-фантастом и психологом. В какой-то момент, мальчик, рассказывая о своей ужасной жизни, написал своему старшему другу: «Через десять минут меня не станет. Всё будет выглядеть так, будто залез поиграться на стройку и упал. Вас не подставлю».

После этого мальчик перестаёт выходит на связь, переписка распространяется по социальным сетям. Вокруг этой истории уже произошло множество обсуждений. Вынесены приговоры обществу, правительству, ювенальной юстиции, блогерам и хипстерам, психологам на платной основе и бесплатным психологам. Говорящий класс успел разругаться и был един в одном: он требовал крови. Потому что нет ничего более кровожадного, чем мирный обыватель. Он требует расстрелов постоянно и санкционирует любую жестокость и насилие в целях справедливости. Он хочет, чтобы кто-нибудь уничтожил весь мир за пролитую слезинку ребёнка, а сам в этот момент собирается пить чай у экрана.

Нужно сделать отступление и сказать, что жестокие читатели иногда уминают великие литературные произведения до одной фразы. У писателя Максима Горького есть большой роман «Жизнь Клима Самгина», который имеет, впрочем, авторское определение «повесть». В начале этого романа главный герой идёт на реку, скованную льдом, где катаются дети. Среди прочих там есть мальчик Борис Варавка, которого герой уже ненавидит за ловкость и успехи. Но внезапно этот мальчик и катавшаяся с ним девочка проваливаются под лёд. Дальше Горький, как он это умел, очень сильно описывает липкий ужас чужой гибели, возможность помочь или невозможность помочь, промедление и, наконец, облегчение, что судьба распорядилась чужой жизнью без тебя. Поскольку всё это происходит не в пустынном месте, туда сбегаются люди, начинаются бестолковые хлопоты, и взбудораженные люди кричат всякие глупости. Человеку, столкнувшемуся со своей или чужой бедой свойственно психотерапевтически выговариваться и вообще «что-то делать» - не всегда что-то осмысленное.

«И особенно поразил Клима чей-то серьезный, недоверчивый вопрос:

- Да - был ли мальчик-то, может, мальчика-то и не было?

"Был!" - хотел крикнуть Клим и не мог. Очнулся он дома, в постели, в жестоком жару. Над ним, расплываясь, склонялось лицо матери, с чужими глазами, маленькими и красными.

- Вытащили их? - спросил Клим, помолчав, посмотрев на седого человека в очках, стоявшего среди комнаты. Мать положила на лоб его приятно холодную ладонь и не ответила.

- Вытащили? - повторил он. Мать сказала:
- Он что-то шепчет.

- Бред, - оглушительно произнес седой человек.

Клим пролежал в постели семь недель, болея воспалением лёгких. За это время он узнал, что Варвару Сомову похоронили, а Бориса не нашли» * — Горький М. Жизнь Клима Самгина // Горький М. Собрание сочинений в 30 т. Т. 12. – М.: Государственное издательство художественной литературы, 1960. С. 66. .

Потом герой Горького вспоминает эту сцену всю жизнь – тот ужас, руки, тянущиеся к нему из-под воды, и фразу о том, что мальчика, может, и не было, «…и это внушало ему надежду, что всё, враждебное ему, захлебнется словами, утонет в них, как Борис Варавка в реке, а поток жизни неуклонно потечет в старом, глубоко прорытом русле».

Но вернёмся к мальчику на стройке. Последовала развязка: когда накал общественного возбуждения достиг небывалых высот, вдруг оказалось, что никакого мальчика не было, и это знакомая эмигранта два года изводила его фальшивыми жалобами фантома. Я опять оговариваюсь, что оказываюсь в положении Достоевского, что начал писать «Бесов» в Европе на основании газетных отчётов о нечаевском деле. Тут бы хорошо самому полазить по месту происшествия с рулеткой, но это невозможно.

Интересно ещё и то, что после раскрытия мистификации, количество яростных обличителей и гневных моральных суждений продолжало множиться. Уж, казалось бы, надо обсуждать мистификатора и его подвижничество на протяжении двух с половиной лет, ан нет, всё о ювенальной юстиции и ожесточении общества. Точь-в-точь как у Горького, какой-то солдат кричит у полыньи: «Разгоняй всех!», мужик обиженно говорит, что всё не по закону, а какой-то человек сует в воду шест и приговаривает: «Разойдись! Провалитесь. Тут глыбко, господа, тут машина работала, али не знаете!»

Реальность никого не интересует

Мне скажут, что естественная реакция человека в социальных сетях «сопереживать чужой боли или возмущаться несправедливостью», и это воспитание эмпатии. Но перед нами хоть и распространённая, но не единственная реакция, просто у большинства людей на другие реакции не хватает ума и любви к ближнему.

Сценарий проявления такой эмпатии всегда один и тот же. В блоге кто-то пишет: «Утром Путин без затей скушал четверых детей», и вот уже начинается хор мальчиков и бунчиков про ужас власти, про Путина, про пользу вегетарианства, что в Америке такого невозможно. Кто-то, чтобы разбавить ужас, кричит: «Но пятого, помятого, спасла Чулпан Хаматова», но поздно. Все высказываются о продажности ювенальной юстиции и кризисе системы образования.

Нет, естественная реакция другая - это желание понять, что случилось. Естественная реакция - получить знания о мире, и это процесс трудный, а также неоплачиваемый.

Тут. Этого. Нет. От. Слова. Совсем.

Да, многое можно построить на эмоциональном возмущении. Так даже свергались правительства. Но я-то думаю, что возмущение должно занимать несколько десятков секунд. Потом у человека нормы включается рациональное начало, начинается анализ и принимаются решения. То, что я наблюдаю, именно психотерапевтическое выговаривание, совершенно эгоистическое. Вот оно начинается снова: «Мы неравнодушны, надо что-то делать, какой ужас, да запретите же им, а со мной был аналогичный случай, в этой стране всё всегда так, нет, и в других странах ещё хуже, нет, вы только подумайте». Пропади пропадом такая эмпатия, гори она синим огнём вместе со всеми президентами, психологами, блогерами и хипстерами, плакатами к юбилею и прочим, потому что это сопереживание своей боли.

Говорливость говорливого класса.

Чтобы не было впечатления, что моя мизантропия распространяется только на говорящий класс, я расскажу вот о чём. Меня на службе учат под роспись оказанию скорой помощи, там обычно присутствуют врач. Большая часть этой помощь сводится к грамотному вызову врачей. Я разговорился с инструктором, и она подтвердила проблему с инициативными людьми, которые не знают, что делать, но эмпатии у них через край. Они начинают двигать тело, когда этого не надо (если оно не лежит на рельсах, то не надо), ну и тому подобное. Эгоистическому безумству привержен и пролетариат, а также все возрасты покорны. Все дышат почвой и судьбой, землёй и волей и готовят черный передел сущему миру – если, разумеется, им не будут мешать пить чай у монитора.

История с этим бедным суицидальным мальчиком, как и всякая история с бедным мальчиком, очень поучительна. Она показывает, помимо неоднозначности эмпатии, то, как люди сознательно уходят от познания мира. Я как-то (довольно давно) написал рассказ по этому поводу: там абсолютно рациональный человек влюбляется в сетевого бота. При этом он понимает, что он беседует с ботом (важно, что он это знает). Но ему всё равно: беседы с идеальной собеседницей не прекращаются и тогда, когда сам автор бота открыл ему тайну. Так и здесь, множество людей, обладающих навыками распознавания фейк-ньюс и умением избегать продавцов пластиковых окон, совершенно судили и рядили о нравственных аспектах истории мальчика не обращая внимания на стиль детских писем и избыточность сюжета. На отсутствие реальности, одним словом. Это как до хрипоты спорить о характере резиновой женщины, которую ваш знакомый таскает по гостям и требует у хозяев для неё отдельный стул.

Реальность никого не интересует, в отличие от собственного психотерапевтического выговаривания. Куда там высадка американцев на Луне, сбитый «Боинг», тайны пирамид и перевал Дятлова. Вот где материализация символического. Речь не об ошибках в анализе внешней информации, а в триумфе теоремы о [нрзб] логике по Колмогорову («Если из высказывания P следует Q, и Q приятно, то P истинно». То есть желание высказать моральное суждение так сильно, что побеждает осторожность и вообще что угодно).

Это мне напомнило историю о том, как добрый мой товарищ Т. работал в фирме, которая держала игровые автоматы на вокзалах, пока их (игровые автоматы) не запретили. В помещении на Белорусском вокзале один из автоматов сломался, начинку из него вынули и увезли, и на месте осталась стоять колонна с ручками с двух сторон и щёлкой для бросания крупных монет. Внутри колонны стояло ведро со шваброй. Больше не было в автомате ничего, и, разумеется, не горели в нём никакие лампочки. И тем не менее в конце дня Т. вынимал из автомата ведро, наполовину заполненное монетами.

После этой истории, случившейся четверть века назад, я верю в любой антропоморфизм.

P.S. Впрочем, и я, как циничный человек, нажился на этой истории. В промежутке между чтением комментаторов я придумал сюжеты для двух романов.

В одном из них реновационный небоскреб поставлен на бетонную плиту, в которой замурован мальчик (он упал с высоты в жидкий бетон), и все думают: сносить - не сносить, и был ли мальчик. Натурально, там супружеская пара, брак, которой распадается. Он служит в администрации, она – активистка, правых нет и виноваты все, а за городом чадит большая свалка.

Второй сюжет был о неполноте информации. Такой роман должен развиваться по спирали: в какой-то момент выскакивает из ниоткуда человек, который закричит: «Не верьте им! Всё было, мальчик был, только они убили его, а тело вмуровали в бетон на стройке».