Бишоп С. Тайна ночного поезда. / Пер. с англ. А. Глебовской; ил. М. Гвадалупи. — СПб.: Поляндрия Принт, 2020. — 383 с.

По тёмному купе бегут полоски света, и сердце шумно бухает: грохочет и стучит вот так же, как колёса заснеженного поезда, что мчится в розовый Стамбул из хмурого Парижа. Давным-давно почти в таком же поезде великий Пуаро расследовал ужасное убийство, к которому, вне всякого сомнения, мог быть причастен каждый пассажир: и тот «невинный» юноша с глазами хомяка, и старая княгиня с надутыми губами, и скромница с распятием, зажатым в тонких пальцах, и даже врач из Греции, — а может, сразу все? Бедняга Пуаро тогда едва не растерял любимые им клеточки, оттенка книжной пыли, выискивая правду и нервно теребя роскошные усы. Вы скажете, наверное, что это дело прошлое, поскольку в «нашем» поезде ножом, ну, разве масло намажут на бриошь. Вот только Макс Морель, что, как и Пуаро, распутывает узел, в который всё сплелось, и тянет от бессилия свои косички вниз, уверена в обратном: у будущего с прошлым гораздо больше общего, чем хочется признать.

Экспресс Агаты Кристи, наверное бы, дружески и коротко присвистнул, приветствуя тот самый — бруснично-хитрый поезд, летящий в хлопьях снега и облаке тумана как раз ему навстречу — спустя лишь восемьдесят лет! Всё в точности, как было, — и всё наоборот. Историям не страшно повторяться — но в тот же самый сон два раза не войдёшь... Должно быть так, или примерно так, придумывая книгу, раздумывала Бишоп — «ненастоящая» принцесса детективов и даже не безумная поклонница талантов Пуаро, мисс Марпл или Харли Кина, а всё же мастерица плести такие тайны, которые и нужно бы, но страшно раскрывать. Вот почему, наверное, их так отчаянно хранят и так отчаянно штурмуют её чудны́е героини — всегда немного грустные, всегда чуть-чуть смешные, по-своему прекрасные, разительно «чужие», задумчивые девочки одиннадцати лет, чьи жизни для других — вообще-то, их родных — по сути тоже тайны. Но только «эти тайны» — совсем не криминальные, а просто очень личные — похоже, никому ничуть не интересны.

Вот и на этот раз никто не хочет знать, что именно творится в голове у тихой бледной девочки, с двумя поникшими косичками и целой кучей маленьких блокнотов, сидящей в красном кресле буквально каждый вечер. Никто не хочет знать, о чём она мечтает и что бы ей самой хотелось разузнать, увидеть и услышать, почувствовать, понять... И это столь же странно, сколь горько и «нормально», совсем не справедливо, ужасно и обычно. В конце концов, такого рода тайны не связаны с деньгами, набитыми, как сотни пар носков, в огромный чемодан, или с украденным из банка сверкающим бриллиантом, который кто-то срочно планирует доставить, минуя все границы, в украшенный колоннами дворец, воздвигнутый, к примеру, на самом берегу могучего Босфора. И только если что-то смешает эти тайны в одно Большое Дело, достойное внимания Эркюля Пуаро или кого-нибудь ещё, кто, как и Пуаро, их вовсе не затем стремится разгадать, чтобы порадовать себя вознаграждением, а чтобы тех, которые скрывают, суметь хотя бы приблизительно понять, — тогда, вполне возможно, получится не просто детективный, не «детский» или «взрослый», а то, что в тысячу раз лучше: живой и безрассудный, безумно увлекательный роман.

А тайны, между тем, похожи на грейпфруты. По крайне мере, Бишоп относится к ним с той же осторожностью, иронией и подлинной симпатией, с какими эти рыжие шары когда-то рисовали Матисс и Пикассо. Ей-богу, вам понравится, как бережно, стараясь не поранить сердцевину, она с них аккуратно снимает кожуру: не тронув пальцем жанр и не нарушив принцип, когда герои книги, блуждавшие кто где, теперь сидят все вместе — по воле обстоятельств, по чьей-то злобной воле — как дети на уроке, как узники в тюрьме — сидят в одном вагоне, прикидываясь честными, хорошими и смирными, немного даже скучными, совсем обыкновенными и никому не нужными, хотя на самом деле — грабители бриллиантов? Продажные ищейки? Английские шпионы? Швейцарские бандиты? Во всяком случае, не те, кем так старательно стремятся показаться. И дело тут, конечно, отнюдь не в этой самой — превратности суждений, а кое-в-чём другом. Ведь даже Макс не та, какой всегда была, какой пыталась быть и кем ещё вчера как будто притворялась, когда, забравшись в кресло, саму себя с упорством уверяла, что это путешествие — из дома, где так сонно, так тихо и тоскливо, в чужой и шумный город, к далёкой старой бабушке, с которой она прежде не виделась ни разу, — её чуть-чуть встряхнёт, чуть-чуть приободрит, а может быть, кто знает, чуть-чуть развеселит? Ах, если б она знала, что планы так буквально, так скоро воплотятся... Тогда бы, вероятно, она не... что? Не стала бы мечтать? Не села бы в тот поезд? Не принялась бы наблюдать за каждым так, чтоб всё понять, но чтобы он или она не понял бы / не поняла, что кое-кто о нём / о ней всё понял, то есть поняла? Ну, вот уж нет! По правде говоря, она бы всё равно, трясясь от страха, забралась — сначала в свой вагон, напоминающий рокочущий тоннель, затем в купе к соседям, наивно в нём оставившим все вещи, а после и на крышу, где, распластавшись, точно кот, изнемогающий от зноя, ползла бы до спасительного люка, сражаясь с тошнотой, смятением и жгучими слезами. А если вы резонно спросите: «Зачем?», то Макс, наверное, ответит: «Чтобы узнать, кто мог украсть бриллиант, и как он это сделал, и где он его прячет, и что предпримет дальше, и кто такая я — малютка Макс, проныра Макс или безумная Максимильена?». И выслушав её, вы, может быть, решите, что эта Макс, прижавшая свой носик к оконному стеклу, сейчас сидит не в поезде, что едет до Стамбула, а тут, внутри, у вас. И рыскать по вагону, следить за пассажирами, выискивать улики, записывать в блокнот свои соображения и строить планы по поимке похитителей её толкает что-то, не очень-то похожее на принцип детектива, охотника до тайн и книжного мечтателя: оно куда темнее, чем ночь и любопытство, азарт и страсть ко всяким приключениям, интригам или дерзостям, погоням или тихим размышлениям. Вы, верно, знаете его, хотя оно не любит слов, не терпит описаний и вечно ускользает, едва мы соберёмся о нём кому-нибудь поведать. Такое тягостное чувство, которое у некоторых из нас находится в желудке, а у других — левее и повыше. Порой оно годами спит, но если просыпается — становится так плохо, что кажется, рассыплешься на части, как старый кухонный комбайн, который уж никто не соберёт. И только мысли о другом — совсем-совсем «другом», не личном, а чужом — наверное, помогут развязать тот узел, что находится внутри, и этот, что снаружи, зовущийся преступным... Такие вот дела. Такое спутанное чувство — и вынужденный метод: отнюдь не Макс изобретённый, но ею доведённый почти до совершенства, а Бишоп превращённый в основу путешествия и даже принцип следствия, а также, что, наверное, значительно важнее — почти неиссякаемый источник вдохновения.