18+
08.11.2017 Тексты / Авторская колонка

​Антропологическое письмо. Часть 7

Текст: Андрей Бычков

Фотография из архива автора

Ошибка Орфея. Пример: Владимир Набоков «Возвращение Чорба».

Наше произведение ищет нас. Мы — идем по следам произведения. Оно знает себя. Это мы не знаем его. Как полюбить свое произведение, чтобы и оно обернулось нам взаимностью? Ответ строг — надо его потерять. Так ведь и со всем в этой жизни. Совершенство образа невозможно без потери. Образ — это след смерти. Мы играем в опасную игру. И ставка здесь не только наша судьба, но и наше вдохновение. Рано или поздно мы должны потерять и его. Но как бы «на обратном пути», забывая о своей искусности. Тогда можно будет обрести его заново. Так или примерно так говорит нам Морис Бланшо в своем знаменитом эссе «Взгляд Орфея». Ведь Орфей — на том самом «обратном пути» — не должен был оглядываться на Эвридику. Но, как говорит Бланшо, он не мог не оглянуться. Орфей совершил ошибку — он потерял и любимую, и не смог больше петь. Но ведь речь шла о его реальном желании, а не о песне. Так и на письме — речь о нашей подлинности. Но и на письме ее так легко потерять, не только в жизни. А чтобы найти заново, мы должны все время возвращаться, это то самое вечное возвращение, о котором говорил и Ницше. Каждый раз, начиная писать, с каждой новой вещью, мы должны начинать, как будто впервые. Да и когда, продолжая, мы вдруг сталкиваемся с «невозможностью», как со следствием формальных требований сюжета или же — своей искусности, самое время совершить ошибку и отдаться самому желанию, а не правилам игры. Недаром Бланшо учит нас: «пишешь, лишь достигнув того мгновения, направляться к которому можно только во вскрытом движением письма пространстве». Речь о все том же желании-вдохновении. О том самом — «первом вдохе». Но как возвратиться и что нужно потерять? <...>

Сегодня мы поговорим о рассказе Набокова «Возвращении Чорба». Прообраз этой истории — миф об Орфее. Но сначала об авторе. В каком-то смысле, Набоков и сам действующее лицо этого мифа, он и сам — Орфей. Его Эвридика — это чистое искусство. Набоков наследник «эстетизма» Оскара Уайльда и Артюра Рембо. По Уайльду художника должно интересовать только невероятное, экстравагантное, из ряда вон выходящее, но только не обычное. Для Рембо же — если и обычное, то самое ничтожное (достаточно вспомнить его сонет «Искательницы вшей»). То есть, так или иначе, но художник должен выходить за рамки нормы, за рамки обыденности, ему надо искать тот самый, предельный случай, «деформировать» реальность в сторону границы. Так и только так он может найти те «фантазмы», благодаря осознанию которых, возможно, и не рассыпается «нормальный человек», и какие дарует нам искусство. Ведь даже и доктора учат нас, что мы существуем благодаря усилию сдерживания своего невроза, или даже и психоза, мы изначально стоим на нем, как на огненном ядре. И, догадываясь об этом, искусство тайно держит нас за руку. Вот откуда его нарастающая беспощадность средств, радикализация инструментов. Ведь держаться современному человеку становится все труднее. И в опасных ситуациях надо принимать опасные решения. Это понимал уже и Набоков. Вот почему он словно бы выкручивает почти до предела ручку контраста и яркости на своем писательском инструменте, деформирует, радикализирует краски, подавляет изобилием деталей. Он слепит нас, ошеломляет, подчас подобно прожектору. Эти зрительные ассоциации не случайны. Набоков — прежде всего, зрение, фантазматический фасеточный глаз. Он переживает мир как зрительную метафору, где одно видимое сравнивается с другим. И пиксель каждой его фразы — почти самостоятельный шедевр. Его антропология — зрение. У кого-то слух (например, у Джойса), а у Набокова зрение, он именно что вглядывается в реальность, разглядывает ее через свой фасеточный глаз-микроскоп, а может, даже и «макроскоп». Но в отличие от многих, старающихся, по старинке, вслед за Флобером, за Толстым, скрыть свой «инструмент», Набоков, напротив, его обнажает. На дворе эпоха субъективных измерений, и без признания роли прибора уже невозможно понять, что представляет собой наблюдаемая реальность, она все больше зависит от самого наблюдателя. <...>. В случае Набокова, этот наблюдатель еще с детства был тщательно сформирован как эстетический субъект — блестящее знание английского и французского языков, европейской и русской литературы, уроки рисования у самого Мстислава Добужинского, известного «мирискусника». С юных лет Набоков отлично играл в шахматы, составлял и разгадывал шахматные задачи, оттачивая, тем самым, и свое интеллектуальное зрение. Он, кстати, изобрел и кроссворд, который называл крестословицей. С детства Набоков обожал собирать и бабочек. В зрелые годы открыл и описал несколько редких видов, вошедших в энциклопедии и словари <...>. Со своими эстетскими установками и с пренебрежением к социальным идеям, он и сам был во многом подобен своим экстравагантным чешуекрылым, отсюда и его байроновская маска одинокого гения, парящего над пошлостью толпы. Впрочем, вполне оправданная и заслуженная, она не может не вызывать восхищения и сегодня <...>.

Что означает этот поступок Чорба — это его ничтожество или его судьба?

Кто такой Чорб? Что это — фамилия, имя? Нищий литератор, маргинальный герой, в отличие, скажем так, от «нормальных» сильных героев Толстого и слабых, но опять же «нормальных» — Чехова. Чудовищность, маргинальность сюжета — чтобы воссоздать в совершенстве образ любимой (ее настигла невероятная редкая смерть «от удара электрической струи», она наступила на оголенный провод), Чорб возвращается в ту же гостиницу, с которой началось их свадебное путешествие, где они провели тогда первую ночь («В ту ночь он только поцеловал ее в душку — больше ничего»), но теперь, чтобы образ ее стал бессмертным и заменил ему ее навсегда, он берет в постель проститутку. Нет, ему ничего не надо, он отворачивается к стене, но ведь и такой развязки вполне достаточно, чтобы признать рассказ оскорблением для русской литературы. Но искус Чорба должен быть пройден. «Он проснулся среди ночи, повернулся на бок и увидел жену свою, лежавшую с ним рядом. Он крикнул ужасно...». И вот здесь мы вернемся к началу нашего разговора и вспомним о взгляде Орфея. Что означает этот поступок Чорба — это его ничтожество или его судьба? Что можно противопоставить этому миру сытых Келлеров, родителей его любимой (отец «в добротном фраке, с рыхлой улыбкой на обезьяньем лице, похлопывал по плечу то того, то другого, сам подавал шнапсы» и мать, которая водила близких друзей «попарно осматривать спальню, предназначенную новобрачным, — с умилением, пришептывая, указывала на исполинскую перину, на апельсиновые цветы, на две пары новеньких ночных туфель — большие клетчатые и маленькие красные с помпончиками»)? Разве не должны были Чорб со своей женой сбежать от всей этой равномерной пошлости, пусть и в дрянную отвратительную гостиницу, а потом и в свое, только свое путешествие, где только для них листья тополя цвета прозрачного винограда или особенный очерк скалы, домишко, крытый серебристо-серыми чешуйками — все те бесценные детали, которые Чорб потом, после гибели любимой, будет вспоминать и искать на обратном пути? И разве Чорб не имел права «один и только один обладать своим горем, ничем посторонним не засоряя его и не разделяя его ни с кем?» Да и с кем разделять? Ведь для Келлера Чорб был лишь нищим эмигрантом, человеком подозрительным. Келлер всегда проклинал выбор дочери, так же как и «расход на вино, полицию...». Но все же — не чрезмерен ли «эстетический цинизм» Набокова, когда он толкает своего героя на такую развязку? Разве это не святотатство, не кощунство, не позор — затащить в постель проститутку в память о своей погибшей жене? С точки зрения обычного читателя, да и обычного писателя, это, мягко выражаясь, ошибка. Но почему необходимо подобное зло для высокой литературы? Хм... А почему необходимо предательство Христа? Почему именно через кощунство, позор проявляются святые высоко стоящие вещи? За ошибкой Чорба, ошибкой Набокова стоит ошибка Орфея. <...>.

Вспомним снова Бланшо. «Словно то, — пишет он в своем эссе, — что мы обычно именуем ничтожеством, небытием, ошибкой, может стать для нас, рискни мы их принять и отдаться им без остатка, источником самой подлинности». Рассказ Набокова написан в двадцать пятом году, а знаменитый текст французского писателя и философа опубликован в июне пятьдесят третьего. Читал ли Морис Бланшо «Возвращение Чорба»? Скорее всего, что нет. Да и не столь важно. Мы же озабочены сегодня своим вдохновением. Но и читая Набокова, не будем забывать этот текст: «Взгляд на Эвридику безо всякой мысли о песне, в нетерпеливости и нескромности желания, забывшего закон, и есть вдохновение. Значит, это вдохновение преображает красоту тьмы в нереальность пустоты и делает Эвридику тенью, а Орфея — бесконечно мертвым? <...> Именно так — и не иначе».

Наша антропологическая работа над собой-автором формулируется сегодня в следующем домашнем задании: «Какая моя ошибка могла бы привести меня к моей подлинности?»

Другие материалы автора

Андрей Бычков

​Памяти Мамлеева

Джеймс Джойс

​Джеймс Джойс. Помалкивай, лукавь и ускользай

Андрей Бычков

​Несите нам вино!

Андрей Бычков

​Антропологическое письмо. Часть 6

Читать по теме

​Гиперон

О Великом делании, жонглирующем Заратустре, рецензиях от имени Джойса и других историях из новой книги эссе Андрея Бычкова рассказывает ведущий обозреватель Rara Avis Александр Чанцев.

11.01.2017 Тексты / Рецензии

​Андрей Бычков: «Стремиться к речи»

Писатель Андрей Бычков рассказал обозревателю Rara Avis Алене Бондаревой о своей новой книге «Вот мы и встретились», традиции авангарда, потоке сознания и бездне повседневной жизни.

13.03.2017 Тексты / Интервью

​Эллендея Проффер Тисли. «Ардис» — это интересные личности

В России вышла книга Карла Проффера «Без купюр». Сооснователь легендарного издательства «Ардис», супруга американского слависта, писательница Эллендея Проффер Тисли рассказала Rara Avis о своем знакомстве с Бродским, Набоковым, Сашей Соколовым и Лилей Брик.

28.04.2017 Тексты / Интервью

​Антропологическое письмо. Введение. 4’33″

Rara Avis начинает публикацию отрывков из курса семинаров писателя Андрея Бычкова «Антропологическое письмо». Разбираются избранные произведения классики ХIХ и ХХ вв. Обсуждаются антропологические особенности авторов. Цель занятий — настройки «творческого субъекта».

20.07.2017 Тексты / Авторская колонка