Фантастику называют массовой коммерческой литературой — но скорее по инерции. Время расставило всё по своим местам: среди ныне живущих фантастов, пишущих по-русски, можно по пальцам пересчитать тех, чьи тиражи сопоставимы не только с тиражами Бориса Акунина или Виктора Пелевина, но Дины Рубинной или Евгения Водолазкина. Куда точнее для определения жанра, на мой взгляд, подходит литературоведческий термин «формульная литература» * — автор имеет в виду работу Дж. Кавелти «Формульные повествования». . Плоть от плоти конвейерного, поточного производства, фантастика пишется в основном по готовым лекалам, проверенным годами схемам, согласно технологической спецификации. Шаг вправо, шаг влево — попытка к бегству, прыжок на месте — провокация. Тем не менее и шагают, и прыгают.

Ежегодно в мире выходит 500-800 новых фантастических романов на русском языке, что не так уж много, реалистических книг печатается в разы больше. И среди этих пятисот-восьмисот изданий набирается с полдюжины текстов (в особо урожайные года — до десятка), не укладывающихся в прокрустово ложе. За десять лет, с 2005 по 2015-й — более полусотни наименований, не такой уж скудный урожай. В этот обзор можно было включить книги Евгения Лукина, Святослава Логинова, Марины и Сергея Дяченко, Ивана Наумова, Марины Козловой, Яны Дубинянской, Тима Скоренко, Карины Шаинян, Владимира Аренева, Шамиля Идиатуллина, Романа Шмаракова, Александра Золотько, Анны Старобинец, Сергея Кузнецова, Юрия Арабова и многих других авторов разной степени известности... Но и этой десятки хватит, чтобы понять: далеко не все писатели, чья проза маркируется как фантастическая, связаны «формулой» по рукам и ногам.

Жарковский С. Я, Хобо. Времена смерти, — М.: Эксмо, 2006. — 502 с.

Хотя имя Сергея Жарковского мало кому известно за пределами узкого круга знатоков и ценителей, «Я, Хобо», пожалуй, главная фантастическая книга последнего десятилетия. Настоящая «твердая НФ» * — пер. с англ. hard science fiction, hard SF. с библейскими аллюзиями и обильным скрытыми цитатами, успешный эксперимент по конструированию языка и мировоззрения далекого будущего — и в то же время полноценный авантюрный роман с лихо закрученной интригой и тщательно подобранными декорациями.

Веками человечество тянуло галактическую Трассу в холодной пустоте Глубокого Космоса — и там, на дальнем ее конце, на расстоянии многих световых лет от Земли, сложился свои микрокосм, культура, кодекс поведения, мифы и традиции. Жарковский позволил себе то, на что редко решаются наши фантасты: он рассказывает историю не только от имени одного из строителей Трассы, но и живым разговорным языком «космачей» — плотным, компактным, чудовищно емким. Приходится прилагать почти физическое усилие, чтобы продраться через первые страницы, пока не затянет. Собственно, «Времена смерти» — только первый том обещанного романа. Что там со второй частью не ясно: источники путаются в показаниях. Продолжение то ли пишется, то ли дописано, то ли автор его шлифует, то ли уже дошлифовал... Но если книга когда-нибудь выйдет в свет, это будет бомба. Правда, взрыв ее услышат немногие.

Рубанов А. Хлорофилия, — М.: АСТ, Астрель, 2009. — 245 с.

Первый (и самый удачный) из трех фантастических романов Андрея Рубанова, финалиста «Национального бестселлера» и «Русского Букера», автора жестких автобиографических произведений, посвященных событиям 90-х годов XX века. Свой опыт, жизненный и литературный, писатель успешно конвертировал в фантастическую прозу. «Хлорофилия» — мощная дистопия, построенная на контрастах. Сдержанная мужская манера письма, «хэмовский» стиль с его лаконичностью и предельной конкретностью деталей, с одной стороны, и фонтанирующий босховский гротеск, кричаще-яркая фантасмагоричность — с другой.

Представьте Москву, покрытую чудовищными зарослями многометровой травы, поднимающейся до небес, закрывающей небо и звезды. Все население России сосредоточилось в столице и живет на ренту от аренды китайцами остальной территории страны. Живет по-разному: ближе к земле, в вечном полумраке — опустившиеся люмпены, непрерывно жующие траву, которая помимо прочего дает заметный наркотический эффект. Чуть выше — средний класс, по инерции продолжающий сражаться за житейские блага, выходящие за пределы необходимого минимума. Наверху — настоящие хозяева жизни: только они могут позволить себе каждое утро видеть восход солнца. Кажется, так будет продолжаться вечно, но перемены не за горами — и безбрежное зеленое море волнуется в их предчувствии.

Петросян М. Дом, в котором... — М.: Livebook/Гаятри, 2009. — 960 с.

Дебютная книга ереванского художника-мультипликатора Мариам Петросян стала образцовым примером успешного лонгстеллера: роман переиздается и допечатывается по сей день. Успех вполне оправдан: «Дом, в котором...» — редкий сплав «романа воспитания» и философской притчи, магического реализма и психологической драмы, действие которой разворачивается в интернате для детей с ограниченными возможностями. Но это вовсе не слезливая мелодрама: на ограниченность возможностей не обращаешь внимания, пока автор не ткнет пальцем — и тут же забываешь снова. Внешнее вообще третьестепенно: то, что происходит внутри — в стенах Дома, в спальнях воспитанников, в мыслях героев, в их коллективных фантазиях — несравненно важнее всего, что может случиться снаружи. Мариам Петросян не декларирует этого, но внутренняя жизнь ее персонажей настолько разнообразна и увлекательна, напряженная динамика взаимоотношений настолько сложна, мелкие нюансы так интригуют, что внешний мир уже не нужен ни автору, ни читателю. Писательница совершила маленькое чудо: создала карманную вселенную, ничем не уступающую «реальности, данной нам в ощущениях» — а по ряду параметров ее превосходящую.

Галина М. Малая Глуша, — М.: Эксмо, 2009. — 480 с. (Лучшая современная женская проза)

Строго говоря, на этом месте могла стоять любая книга московской писательницы, изданная за последние десять лет: романы «Медведки» и «Автохтоны», сборники «Берег ночью», «Красные волки, красные гуси» или «Куриный бог». Мария Галина работает с архетипами, с той глиной, из которой вылеплены все истории на свете, и хорошо это осознает. Меняется фабула, герои, нарративная стратегия, место действия, но порождающие модели остается неизменными. «Малая Глуша» ближе всего к традиционной фантастике — вернее, лучше всего под нее мимикрирует. Галина поднимает одну из своих любимых тем: слияния мифологических времени и пространства с историческими и незаметного перехода туда и обратно, который поминутно совершает наше сознание. Голодные духи и псоглавцы, унылые профсоюзные собрания эпохи «развитого социализма» и опустевшие деревни 1990-х, хтоническое и повседневное — две стороны одной медали. Граница — ключевая метафора романа. И не только потому, что в первой части герои охраняют рубежи социалистического отечества от сверхъестественного вторжения, а во второй — стремятся пересечь условную контрольно-следовую полосу между миром живых и миром мертвых. Граница — это то, что одновременно разделяет и связывает, символ двойственности, неоднозначности. Более чем актуальный образ для «толстожурнального» автора, который пользуется заслуженным авторитетом у любителей фантастики.

Успенский М. Райская машина, — М.: Эксмо, 2009. — 320 с.

В 1990-х Михаил Успенский прославился как автор «филологических сказок» о богатыре Жихаре из Многоборья («Там, где нас нет», «Время Оно», «Кого за смертью посылать»). Андрей Немзер, суровый критик, которому не так-то легко угодить, назвал трилогию «умной, артистичной и трогательной».

«Райская машина» совсем другая: вещь тоже умная, артистичная, но совсем не трогательная. Горькая антиутопия, написанная автором, слишком хорошо понимающим человеческую природу: даже мечту о Беловодье, Царстве Пресвитера Иоанна, о Свободе, Равенстве и Братстве мы способны превратить в инструмент удовлетворения амбиций, средство манипуляции и борьбы за власть. После краха великих идеологий ХХ века человечество сплотила вполне материальная цель. Земляне открыли путь на планету Хэйми, где переселенцев, если верить отчетам, полученным во время редких сеансов связи, ждет исполнение всех желаний и молочные реки в кисельных берегах. Однако первыми в этот Эдем почему-то отправляют не только стариков и неизлечимых больных, но и преступников, смутьянов, неудобных маргиналов, чрезмерно расплодившихся обитателей Третьего Мира... И ни один из них еще не вернулся назад — по крайней мере, официальные источники о таких случаях умалчивают. Так существует ли Хэйми, мифическая прародина человечества — или речь идет о самом масштабном и согласованном геноциде в истории хомо сапиенса? Ведь все мы знаем, как называется страна-откуда-не-возвращаются, Край Счастливой Охоты, ждущий каждого из нас.

Шелли М. 2048, — М.: Снежный Ком М, 2010. — 620 с. (Настоящая фантастика)

Образ будущего, который рисуют современные отечественные фантасты, как правило, полностью подчинен некой «генеральной линии» технологического развития. Делаем ставку на освоение космоса — значит, яблони на Марсе в полный рост и межзвездная империя отсюда до облака Оорта, все остальное по боку. Ставим во главу угла IT-технологии — вокруг сплошная виртуальная реальность — тук-тук, Нео! — и хоть трава не расти. Мысль о том, что технологии развиваются параллельно, переплетаются, сливаются, порождают причудливые гибриды, непредсказуемым образом влияют на язык, культуру и стиль мышления, редко приходит в писательские головы. Роман «2048» журналиста Алексея Андреева, выступающего под говорящим псевдонимом Мерси Шелли, едва ли не единственное в нашей фантастике произведение, где эволюция технологий описана не только ярко и вкусно, но и достоверно — или, по крайней мере, правдоподобно. На технологиях держатся костяк фабулы и механизм интриги, на них завязана мотивация героев, архитектоника романа и его философия. Собственно, именно так пишется лучшая англо-американская фантастика последние двадцать-тридцать лет, со времен «Нейроманта» Уильяма Гибсона и «Алмазного века» Нила Стивенсона. А вот в нашей литературе эта линия, увы, не получила развития: интеллектуальные усилия, которые приходится затрачивать на создание таких книг, не окупаются ни материально, ни символически.

Колодан Д. Время Бармаглота, — М.: Снежный Ком М, 2010. — 368 с. (Нереальная проза)

В 2010–2011 годах повесть «Время Бармаглота» принесла Дмитрию Колодану несколько авторитетных жанровых наград — и, что важнее, Независимую литературную премию «Дебют» в номинации «фантастика». Повесть Колодана — история Джека Потрошителя в Зазеркалье, оммаж Льюису Кэрроллу с привкусом классического кинонуара, еще один текст, написанный так, как у нас писать категорически не принято — да никто и не пытается. Вещь очень уютная, очень камерная, очень британская. Насквозь литературоцентричная, разумеется: своим незримым присутствием «Время Бармаглота» осенили Честертон, Вудхауз и Пристли, из наших современников — сэр Терри Пратчетт, Джаспер Форде и Нил Гейман. Полный отказ от традиции отечественной социальной фантастики, берущей начало от Алексея Толстого и достигшей своего максимального расцвета в книгах братьев Стругацких. Думаю, если б в сноске к «Времени Бармаглота» было указано «перевод с английского», это никого бы не удивило, напротив — многое прояснило.

Хаецкая Е. Падение Софии. Русский роман, — М.: Снежный Ком М, 2010. — 456 с. (Антология МиФа)

Елена Хаецкая всегда была «кошкой, которая гуляет сама по себе» — и когда ее романы печатали стотысячными тиражами, и когда отклоняли без объяснения причин: не пренебрегала откровенным трешем, но и от экспериментов, ставящих крест на репутации коммерческого топ-автора, не уклонялась. «Падение Софии» именно такой эксперимент, филологический опыт сродни сорокинской «Метели». Сознательное смешение дискурсов: классическая русская проза на всем скаку сталкивается с «космической оперой», Люк Скайуокер навещает Обломова в его имении, звездолет зависает над деревенским овином. Результат столкновения — неспешный детектив с тургеневскими барышнями, благостными помещиками и отставными космическими гусарами, изъясняющимися языком героев Гончарова и Салтыкова-Щедрина. Что существенно, Хаецкая не иронизирует над своими персонажами: сарказм рождается от непонимания и неприятия, а петербургская писательница четко видит этот мир и прекрасно понимает его обитателей. Важный текст, который показывает, насколько органичными и естественными могут быть иные странные сближенья.

Зонис Ю., Чернявская Е. Хозяин зеркал — М.: АСТ, 2013. — 384 с.

Юлия Зонис — писатель разносторонний, пластичный и увлекающийся. Она вполне профессионально владеет традиционными формулами жанровой литературы и азартно играет с ними — не принимая, впрочем, близко к сердцу. Однако «Хозяин зеркал» выпадает из этого ряда: на страницах романа, написанного в соавторстве с Екатериной Чернявской, Зонис предстает в образе недоброго сказочника, этакого Григория Горина XXI века, бестрепетно и иронично раскладывающего на составляющие «Снежную королеву», «Гаммельнского крысолова», «Трех толстяков»... Актуализация и литературная интерпретация сказочного сюжета — прием сам по себе, мягко говоря, не новый. Но соавторы идут дальше: они не только бойко деконструируют известные сказочные сюжеты, но и собирают из узнаваемых образов новый мир, новую историю. А это уже претензия на переход в другую лигу и выход на следующий уровень.

Данихнов В. Колыбельная — М.: АСТ, 2014. — 320 с.

В 2015 году роман Владимира Данихнова, писателя-фантаста из Ростова-на-Дону, вошел в «короткий список» «Русского Букера». Кажется, это первый подобный случай среди авторов его поколения и его круга — будем надеяться, не последний. «Колыбельная» — самая страшная и самая мощная по эмоциональному воздействию книга Данихнова. Здесь нет ни вампиров, ни оборотней, ни пришельцев из других миров, ни лавкрафтианских чудовищ из бездны. Автор делает упор на другое. Потеря смысла жизни страшнее любых монстров, которых в изрядном ассортименте предлагает нам современный «хоррор» — и куда фатальнее. Пойти на работу, посмотреть телевизор, попить пива, отпилить голову соседу, раскидать части тела в лесополосе, пустить себе пулю в лоб — для героев романа все это поступки одного ряда, одинаково лишенные цели и смысла, а значит, одинаково допустимые. Ни света ни тьмы, ни добра, ни зла, ни святых, ни безумцев. Добавьте к этому мрачный хармсовский юмор на грани абсурда и постоянное ощущение присутствия безумного Демиурга, пристально следящего за городом, где только у маньяков хватает душевных сил преодолеть апатию, несовместимую с жизнью — и получите атмосферу данихновской «Колыбельной». Страшно представить, какой ценой дался автору этот текст.